Фридрих Вильгельм Ницше — родился 15 октября 1844 года в Рёккене (недалеко от Лейпцига), Пруссия. Немецкий философ, представитель иррационализма. Он подверг резкой критике религию, культуру и мораль своего времени и разработал собственную этическую теорию. Философия Ницше оказала большое влияние на формирование экзистенциализма и постмодернизма, и также стала весьма популярна в литературных и артистических кругах. Интерпретация его трудов довольно затруднительна и до сих пор вызывает много споров. Автор произведений — «Рождение трагедии, или Эллинство и пессимизм», «Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов», «По ту сторону добра и зла. Прелюдия к философии будущего», «Сумерки идолов, или как философствуют молотом», «Размышления в домашнем халате» и др. Умер 25 августа 1900 года в психиатрической лечебнице в Веймаре, Германия. Факт всегда глуп.
Будь тем, кто ты есть!
Чистый дух — чистая ложь.
Женщина — вторая ошибка Бога.
Идешь к женщине — бери плетку.
Мученики только вредили истине.
Нужны новые уши для новой музыки.
Без музыки, жизнь была бы ошибкой.
Вера спасает, — следовательно, она лжет.
Филолог — это учитель медленного чтения.
Ни один победитель не верит в случайность.
Все что не убивает меня, делает только сильнее.
Нет прекрасной поверхности без ужасной глубины.
Факты не существуют — есть только интерпретации.
Нужно гордо поклоняться, если не можешь быть идолом.
В каждой религии религиозный человек есть исключение.
В настоящем мужчине скрыто дитя, которое хочет играть.
Лучшим автором будет тот, кто стыдится стать писателем.
Смеяться — значит быть злорадным, но с чистой совестью.
Когда спариваются скепсис и томление, возникает мистика.
Долгие и великие страдания воспитывают в человеке тирана.
Догмат о «непорочном зачатии»?.. Да ведь им опорочено зачатие.
Смерть достаточно близка, чтобы можно было не страшиться жизни.
Очень умным людям начинают не доверять, если видят их смущение.
Моральные люди испытывают самодовольство при угрызениях совести.
Величественные натуры страдают от сомнений в собственном величии.
Есть степень заядлой лживости, которую называют «чистой совестью».
Для глупого лба по праву необходим, в виде аргумента, сжатый кулак.
Мы охладеваем к тому, что познали, как только делимся этим с другими.
Кто чувствует несвободу воли, тот душевнобольной; кто отрицает ее, тот глуп.
Когда благодарность многих к одному отбрасывает всякий стыд, возникает слава.
Буддизм не обещает, а держит слово, христианство обещает все, а слова не держит.
Нечистая совесть — это налог, которым изобретение чистой совести обложило людей.
Одухотворяет сердце; дух же сидит и вселяет мужество в опасности. О, уж этот язык!
Вера в причину и следствие коренится в сильнейшем из инстинктов: в инстинкте мести.
Опасность мудрого в том, что он больше всех подвержен соблазну влюбиться в неразумное.
Стремление к величию выдает с головой: кто обладает величием, тот стремиться к доброте.
Мистические объяснения считаются глубокими. Истина в том, что они даже и не поверхностны.
Только человек сопротивляется направлению гравитации: ему постоянно хочется падать — вверх.
По ту сторону Севера, по ту сторону льда, по ту сторону сегодня – наша жизнь, наша счастье.
Кто хочет оправдать существование, тому надобно еще и уметь быть адвокатом Бога перед дьяволом.
Каждая церковь — камень на могиле Богочеловека: ей непременно хочется, чтобы Он не воскрес снова.
Верховный тезис: «Бог прощает кающемуся», — то же в переводе: прощает тому, кто покорствует жрецу.
Слово «христианство» основано на недоразумении; в сущности, был один христианин, и тот умер на кресте.
В мире и без того недостаточно любви и благости, чтобы их еще можно было расточать воображаемым существам.
Любите, пожалуй, своего ближнего, как самого себя. Но прежде всего будьте такими, которые любят самих себя.
Человек забывает свою вину, когда исповедуется в ней другому, но этот последний обыкновенно не забывает ее.
Кровь — самый худший свидетель истины; кровью отравляют самое чистое учение до степени безумия и ненависти сердец.
Кто хочет стать водителем людей, должен в течение доброго промежутка времени слыть среди них их опаснейшим врагом.
Человек, ни разу еще не думавший о деньгах, о чести, о приобретении влиятельных связей, — да разве может он знать людей?
Чья мысль хоть раз переступала мост, ведущий к мистике, тот не возвращается оттуда без мыслей, не отмеченных стигматами.
Я различаю среди философствующих два сорта людей: одни всегда размышляют о своей защите, другие — о нападении на своих врагов.
И истина требует, подобно всем женщинам, чтобы ее любовник стал ради нее лгуном, но не тщеславие ее требует этого, а ее жестокость.
Человек — это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, — канат над пропастью. В человеке ценно то, что он мост, а не цель.
Философия открывает человеку убежище, куда не проникает никакая тирания, долину внутреннего мира, лабиринт сердца, и это раздражает тиранов.
Мы хвалим то, что приходится нам по вкусу: это значит, когда мы хвалим, мы хвалим собственный вкус – не грешит ли это против всякого хорошего вкуса?
Совершенное познание необходимости устранило бы всякое «долженствование», — но и постигло бы необходимость «долженствования», как следствие незнания.
В пылу борьбы можно пожертвовать жизнью: но побеждающий снедаем искусом отшвырнуть от себя свою жизнь. Каждой победе присуще презрение к жизни.
Вы, любители познания! Что же до сих пор из любви сделали вы для познания? Совершили ли вы уже кражу или убийство, чтобы узнать, каково на душе у вора и убийцы?
Любовь к жизни – это почти противоположность любви к долгожительству. Всякая любовь думает о мгновении и вечности, — но никогда о продолжительности.
Больные лихорадкой видят лишь призраки вещей, а те, у кого нормальная температура, — лишь тени вещей; при этом те и другие нуждаются в одинаковых словах.
Сам Бог не может существовать без мудрых людей», — сказал Лютер, и с полным правом; но «Бог еще менее может существовать без неумных людей» — этого Лютер не сказал!
Героизм — таково настроение человека, стремящегося к цели, помимо которой он вообще уже не идет в счет. Героизм — это добрая воля к абсолютной само-погибели.
Без догматов веры никто не смог бы прожить и мгновения! Но тем самым догматы эти еще отнюдь не доказаны. Жизнь вовсе не аргумент; в числе условий жизни могло бы оказаться и заблуждение.
Злой бог нужен не менее доброго — ведь и своим собственным существованием ты обязан отнюдь не терпимости и филантропии. Какой прок от бога, которому неведомы гнев, зависть, хитрость, насмешка, мстительность и насилие?
Учение и апостол, который не видит слабости своего учения, своей религии и т.д., ослепленный авторитетом учителя и благоговением к нему, обыкновенно обладает большей силой, чем учитель. Никогда еще влияние человека и его дела не разрастались без слепых учеников.
Брак выдуман для посредственных людей, которые бездарны как в большой любви, так и в большой дружбе, — стало быть, для большинства: но и для тех вполне редкостных людей, которые способны как на любовь, так и на дружбу.
Кто в состоянии сильно ощутить взгляд мыслителя, тот не может отделаться от ужасного впечатления, которое производят животные, чей глаз медленно, как бы на стержне, вытаращивается из головы и оглядывается вокруг.
Кому свойственно отвращение к возвышенному, тому не только «да», но и «нет» кажется слишком патетическим, — он не принадлежит к отрицающим умам, и, случись ему оказаться на их путях, он внезапно останавливается и бежит прочь — в заросли скепсиса.
В моей голове нет ничего, кроме личной морали, и сотворить себе право на нее составляет смысл всех моих исторических вопросов о морали. Это ужасно трудно — сотворить себе такое право.
Странно! Стоит лишь мне умолчать о какой-то мысли и держаться от нее подальше, как эта самая мысль непременно является мне воплощенной в облике человека, и мне приходится теперь любезничать с этим «ангелом Божьим»!
Причинять боль тому, кого мы любим, — сущая чертовщина. По отношению к нам самим таково состояние героических людей: предельное насилие. Стремление впасть в противоположную крайность относится сюда же.
Добродетель только тем дает счастье и некоторое блаженство, кто твердо верит в свою добродетель, — отнюдь не тем более утонченным душам, чья добродетель состоит в глубоком недоверии к себе и ко всякой добродетели. В конце концов и здесь «вера делает блаженным»! — а не, хорошенько заметьте это, добродетель!
Основатель христианства полагал, что ни от чего не страдали люди сильнее, чем от своих грехов: это было его заблуждением, заблуждением того, кто чувствовал себя без греха, кому здесь недоставало опыта.
Если Бог хотел стать предметом любви, то ему следовало бы сперва отречься от должности судьи, вершащего правосудие: судья, и даже милосердный судья» не есть предмет любви.
